О значении наших последних подвигов на Кавказе - Страница 9

Таким образом, Шамиль давно уже не был для горцев представителем свободы и национальности. Оттого-то и находилось так много людей, способных изменить ему, хотя, по понятиям горцев, да и по законам Шамиля, измена народу считается важнейшим преступлением и наказывается смертью. Управление Шамиля казалось тяжело для племен, не привыкших к повиновению, а выгод никаких от этого управления они не находили. Напротив, они видели, что жизнь мирных селений, находящихся под покровительством русских, гораздо спокойнее и обильнее. Следовательно, им представлялся уже выбор – не между свободой и покорностью, а только – между покорностью Шамилю, без обеспечения своего спокойствия и жизни, и между покорностью русским, с надеждою на мир и удобства быта. Само собою разумеется, что рано или поздно выбор их должен был склониться на последнее.

Отсюда ясно, что нужно для того, чтобы удержать и прочно связать с Россиею новое завоевание: нужно, чтобы всем горским племенам было гораздо лучше при русском управлении, нежели было при Шамиле. Из фактов, которые мы припомнили из истории Кавказа, очевидно, что не случайное появление личностей, подобных Шамилю, и даже не строгое учение мюридизма было причиною восстаний горцев против русских. Коренною причиною была ненависть к русскому господству. Личности появлялись одна за другою, как и всегда появляются, только вследствие общей народной потребности. Поэтому и падение личности до сих пор ничего не значило для сущности дела. За Кази-муллою явился Гамзат-бек, за Гамзатом – Шамиль; если бы явилась надобность, то и после Шамиля мог бы выступить на сцену новый деятель – Махмет-Аминь или кто-нибудь другой – все равно… И для того чтобы он не явился или не имел никакого успеха, нужно одно: чтобы, вследствие гуманного и справедливого управления, горные племена не нуждались более в подобных деятелях. Когда русское управление сделает то, что для горцев не будет привлекательною перемена его на какое-нибудь другое, – тогда только спокойствие на Кавказе и связь его с Россией будут вполне обеспечены.

И вот в достижении этого-то результата должен отныне состоять весь труд наш на Кавказе. Нельзя не сознаться, что труд будет очень велик. Нужно будет внушать диким племенам истинные начала образованности и гражданского быта, начала, уже извращенные в них во время предшествовавшей борьбы. Тогда поощрялось в чеченце корыстолюбие; теперь надо внушить ему уважение чужой собственности. Тогда нужно было, разрушать в горцах враждебную нам любовь их к родине и поселять в них раздоры и распри; теперь придется вкоренять в них любовь к общему благу и требовать дружного содействия к интересам родной страны. Тогда нужно было военное шпионство и предательство; теперь необходимо развить в горских племенах понятия о честности, правде и благородстве… Как трудно будет совершить все это – можно себе представить, припомнивши только, что горцы все-таки смотрят на нас очень недоверчиво, что самая религия много препятствует им в усвоении истинной цивилизации и что они находятся под значительным влиянием своих мулл – невежественных и своекорыстных. Единственно возможное средство для приобретения их доверия и расположения состоит в существенном, значительном, ясном для них самих улучшении их быта.

И это улучшение должно быть не только произведено единовременно, но и поддерживаться постоянно. Из фактов прежней истории нашей борьбы на Кавказе мы видели, что горные племена чрезвычайно наклонны к волнениям. До сих пор завоевание края ничего не значило, ничего не обеспечивало; прошедши весь Дагестан из конца в конец и принявши покорность всех племен, мы все-таки были окружены непокорными и должны были каждый день быть готовыми на страшный бой с теми, которые вчера присягали нам в верности. Теперь, конечно, этого нельзя сказать: нынешнее покорение, следствие пятнадцатилетней, медленной, но верной тактики, – прочно и твердо. Наша сила основалась в самом центре гор; наши укрепления имеют прямое сообщение друг с другом и господствуют над всей окрестной страною; общее восстание в Дагестане невозможно при настоящем порядке дел. Но, по отзывам самих кавказских офицеров, все-таки не вполне еще устранена возможность волнений. Да и где же их не может быть? В Индии, в Алжире, в Ломбардии, везде, где чуждая администрация ставит себя в не совсем честное отношение к народу, везде начинаются волнения – бесплодные, безумные, но все-таки гибельные для страны, обременительные для правительства… Не составляют исключения и наши кавказские племена, привыкшие к беспорядкам и военной, бездомной, хищнической жизни. Малейший повод может восстановить их в то время, как этого можно всего менее ожидать. Кто мог в 1823 году, любуясь спокойствием покоренного Дагестана, видя разрозненность горных племен, сказать, что через несколько лет соединит их явление, совершенно новое в их жизни и вовсе не подходящее к их нравам?.. И действительно, не это явление, не мюридизм соединил их, а вражда к русскому владычеству, возбужденная еще более некоторыми злоупотреблениями администрации, допущенными в то время. Ныне вражда горцев ослабела, а наши силы на Кавказе гораздо больше прежних, и потому значительных волнений опасаться нечего. Но если их и не будет, а образуется в покоренных племенах одно глухое, затаенное недовольство, так и этого уже будет достаточно, чтобы не считать Кавказ окончательно нашим, пока это недовольство не исчезнет. Что нам была бы за польза в крае, вечно недовольном и враждебном, вечно готовом к восстанию и отложению, при малейшей, даже призрачной возможности? Только надобно было бы лишнее войско держать в нем и лишние деньги тратить на усиление надзора за жителями…