О значении наших последних подвигов на Кавказе - Страница 5

...

Причиною наших неудач были, между прочим, неустройство управления и проистекающая оттуда неясность отношений покоренных к завоевателям.
Вокруг самого Дербента, где мы старались вводить наши гражданские постановления, было все еще дико, не приготовлено к этим реформам.
Например, жителю Табасарани или Кайтага приходилось иметь дело с чиновником окружного правления, который не понимал его языка и должен был говорить с ним иногда через посредство двух переводчиков: одного, знающего татарский и кайтагский, другого – русский и татарский языки. Первый переводчик, выслушав кайтагца, переводил его речь на татарский, прикрашивая ее по восточному обыкновению; второй переводил ее с татарского на русский язык. Таким же точно порядком кайтагец принимал решение или заключение нашего судьи. Легко представить, как это было затруднительно для обеих сторон, особенно при соблюдении всех формальностей наших гражданских постановлений. Нередко самый смысл просьбы или решения искажался через невразумительный перевод посредников, и тогда оба, и истец и судья, смотрели друг на друга удивленными глазами.
Благодаря гражданскому делопроизводству выходили разные недоразумения. Например, в случае какого-нибудь уголовного дела по нашим законам, но вовсе не уголовного по понятию туземцев, как, например, убийство человека в кровомщении (канлы), – судьи наши заводили следственное дело по всем утомительным формальностям, требовали свидетелей, сажали в тюрьму обвиненных. Иногда дело, по недостатку законных свидетельств, тянулось по два и по три года, и все это время виновные страдали в душном остроге, сами еще хорошенько не зная, за что их наказывают. Например, какой-нибудь кайтагец крадет у своего соседа лошадь, – дело весьма обыкновенное; его тянут в суд и волочат дело по нескольку месяцев. При этом порядке, разумеется, ни виновные, ни свидетели не обращались к нашему правосудию, а искали удовлетворения в собственных средствах, отчего положение наше в крае было крайне непрочно за недостатком администрации; а кто не согласится, что правильно приспособленная администрация есть могущественнейшее средство для обладания; вспомним только, как о ней заботился Шамиль!
Ко всему этому, дагестанское начальство вовсе не вникало в дух народа и делало весьма важные ошибки. Например, в 1842 году управлять Андалялом был назначен Алипкач-бек, житель шамхальства. Назначение это крайне оскорбило всех влиятельных андалялцев, которые никак не считали себя ниже Алипкачева ни по уму, ни по знатности, ни по влиянию и поэтому приняли назначение это за оскорбительную над ними насмешку. Старшиной чйркеевским был назначен некто Биакай, а Джамал чиркеев-ский, редкий умница и политик, его дети и родственники оставались в стороне и, не желая повиноваться Биакаю, вступили из мести в сношения с Шамилем. Многие из начальствующих лиц не хотели понимать характера горцев – которые, несмотря на свою бедность, крайне самолюбивы и горды – и держали себя в отношении их надменно. К одному из наших генералов пришли по делам дидойцы, бедные, оборванные, замасленные. Когда один из них приблизился к нему, нечистота его так поразила утонченный вкус нашего генерала, что он позволил себе оттолкнуть его. Тогда дидоец, покачав головою с видом глубокого сожаления и нисколько не сконфузившись, сказал: «Не много надо иметь ума, чтоб пренебречь бедным человеком!..»

А Шамиль в то же самое время вводил несколько правильную организацию суда и расправы, сообразную с местными потребностями и понятиями народа. Он строго смотрел за соблюдением шариата, измененного им согласно с его видами и нуждами народа; умел действовать и на воображение и на религиозное чувство горцев; умел задавать и страху тем, кто осмеливался выходить из послушания его воле… Ко всему этому прибавилось несколько значительных удач в делах с русскими, и сила Шамиля приняла громадные размеры в глазах туземного населения. Оттого нисколько не удивительны быстрые успехи его в сентябре 1843 года.

В продолжение каких-нибудь пятнадцати дней Шамиль занял всю Аварию и окружил самого генерала Клюгенау, начальствовавшего нашими войсками, – при селении Хунзахе. И нет сомнения, что отряд Клюгенау, отрезанный со всех сторон от сообщений и вследствие этого не получавший даже провианта, должен был погибнуть, если бы 13 сентября князь Аргутинский-Долгорукий с Самурским отрядом не выручил генерала Клюгенау из его незавидного положения… Вообще 1843 год был для нас одним из несчастнейших годов на Кавказе: с 27 августа по 22 декабря у нас было убито и ранено 76 штаб– и обер-офицеров и до 2500 нижних чинов; кроме того, мы потеряли

35 орудий, 2150 ружей, до 14 000 зарядов, из которых до 6000 досталось неприятелю, 350 000 патронов, 50 пудов пороху, 180 палаток, 360 вьючных лошадей, большое количество провианта и пр. Наконец, Шамилем разрушено до основания двенадцать укрепленных пунктов.

На Кавказе 1843 год оставил страшное впечатление: доверенность к русским исчезла, Шамиля считали непобедимым. После десятков разных покорений, возмущений, усмирений, и опять восстаний, и опять покорений, и снова возмущений, – военные люди, знающие Кавказ, пришли к заключению, что лучше подвигаться вперед медленно, но прочно, и для этого постепенно стеснять горное население линиями укреплений, лишить их возможности существовать в бесплодных горах и тем заставить их покориться. Но для того, чтобы это мнение принято было для практических действий, нужно было русским войскам перенести еще один горький опыт – поход в Дарго.